Его сослали с Харламовым в Чебаркуль и забанили на год за драку с чехом. Один из самых грозных защитников XX века
Голышак вспоминает
Тверская
Бывший доктор «Спартака» Михаил Вартапетов, поработавший на неотложке, рассказывал: вся Москва для него — ассоциации. Едет и вспоминает — здесь дверь открыл наркоман с топором. Здесь было самоубийство. Здесь — авария с тремя трупами. А здесь откачал уже почти преставившегося. Ибо есть на свете место чудесам.
Вот и у меня так. Ассоциации, герои! Что такое — Лесная улица? Это балканский ресторанчик неподалеку от подпольной типографии Каландадзе. Как же здесь поговорили с уезжающим в первый раз из ЦСКА Ивицей Оличем — просто песня! Было ж время!
Что такое Тверская, книжный магазин «Москва»? А вот завернешь за угол — и пожалуйста, дом артистов МХАТа. Весь в мемориальных досках. Остановились — зачитались! Нахватали ртом снежинок. Станицын, Книппер-Чехова, Марецкая, Москвин, Прудкин...
Ждала нас в этом доме, понятно, не Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Не Марк Исаакович Прудкин.
А ждал, быть может, последний великий жилец — Игорь Кваша!
Жаждал поговорить народный артист о футболе, о «Спартаке», а мы все сворачивали да сворачивали на артистические темы. Кваша устал раздражаться, сдался. Вытряхнул очередную пепельницу да и выдал пару таких историй, что вспомнишь — дух перехватывает. Как боевой летчик, парторг эскадрильи и Герой Советского Союза стал вождем индейского племени, например. Не зря мы пришли в эту профессию.
Кваша давно не с нами — а проходим мимо этого дома и вспоминаем. Смотрим на его окна. Из которых виден краешек Кремля. Если смотреть под нужным углом.
А дом на Соколе? Самый мой любимый дом в Москве. Заходишь в который, дотрагиваешься до перил — и чувствуешь тепло рук тех великих, которые к ним прикасались. Все-все-все легендарные из ЦДКА. Еще Анатолий Тарасов. И Александр Гомельский.
Это здесь балкончик в одной из квартир распорядился установить Василий Сталин. Потому что жил в той квартире его любимец Всеволод Бобров. Сева попросил.
А с балкона, выходящего на другую сторону, наблюдал великую сцену спортивного противостояния Александр Яковлевич Гомельский. Сошлись капот к капоту, олень к оленю две 21-е «Волги». Прямо под аркой. В одной за рулем Анатолий Тарасов, в другой — Всеволод Бобров. Так и стояли. Не пропускали. Как говорится — смеркалось.
Уж Гомельский позаботился, чтоб назавтра про то толкание литыми оленями знала вся Москва.
Я оказываюсь на Соколе — ищу глазами тот балкон. С которого, по моему разумению, Гомельский имел счастье наблюдать.
Между прочим, из подъездов этого дома ведут тайные двери прямо к метро. Выводил меня этими тропами знаменитый хоккеист Станислав Петухов. Ставший новым мужем вдовы Боброва.
«Сокол» для меня — всегда этот дом. Эти истории и полутемные ходы.
Таганская
А площадь у метро «Таганская», где сходятся миллион дорог, — это история другая. Оглядываюсь, ищу глазами не Дом футбола, нет. Не театр Юрия Любимова. Ищу неприметный ресторанчик. Памятный особенным для меня случаем.
2009 год. Собрались там пресс-атташе всех клубов премьер-лиги. Практиковал РФС такие посиделки. Был и я. Выпили по бокалу красного сухого с пресс-атташе «Амкара» Русланом Муллагалиевым.
За главным столиком, помню, восседали Валерий Карпин и Сергей Прядкин.
Мой приятель Руслан хоть и юный, а пережил незадолго до этого инфаркт прямо на рабочем месте. Много курил, умел ярко поддать и прижаться к женщине. Все это я знал. Даже составлял компанию всякий раз, доехав в Перми.
А тут Руслан взял микрофон, высказался как-то бранно о журналистах, не щадящих «Амкар», — и исчез. Вышел в холл странной походкой. Проходит пять минут, десять, Карпин всем нам что-то растолковывает. Вдруг кто-то подходит к Прядкину, шепчет на ухо. Тот склоняется уже над плечом Карпина. Валерий Георгиевич прерывается, изменившись в лице.
— Давайте отложим нашу беседу, — произносит Прядкин каким-то нехорошим голосом. — Мне передали — только что умер пресс-атташе «Амкара».
Господи!
Сколько буду ездить мимо Таганки — столько буду вспоминать этот разговор. Неотложку. Девочку-врача на переднем сиденье, растерянно заполняющую какие-то бумажки. Не закрывая дверь машины — в которую я так и не заставил себя заглянуть.
Гусев
А выход из метро «Аэропорт» — это навсегда для меня Александр Гусев. Здесь встретились, здесь отыскали кафе и долго-долго разговаривали. Как ни странно — то интервью стало первым большим для великого хоккеиста. Было ему сильно за шестьдесят.
Гусев — это тот самый удивительный хоккеист, которого сослали вместе с Харламовым в Чебаркуль. Только если в «Легенде № 17» Харламов остался Харламовым — то вместо Гусева образовался какой-то Гуськов. Как в фильме «Гараж».
Фигурировать в кино под собственной фамилией Гусев не пожелал. Хватило Александру Владимировичу пяти минут, чтоб пролистнуть первые странички сценария. Все понять. Остальные досадливо отбросил, признав кино ругательным. Себя выводить на экране под настоящим именем в фильме запретил.
Нам же запретить назвать заметку «Легенда № 2» никак не мог.
21 января Александру Владимировичу Гусеву, знаменитой «двойке» ЦСКА и сборной СССР, исполнилось бы 75. Он хоть и казался крепким — но не дожил.
А на девятый день после кончины Александра Владимировича ушла и жена, Нина. Такая вот была любовь — что без него не жилось.
Такое бывает. Я даже завидую этой судьбе, таким семьям — вот была у меня знакомая, актриса Алла Мещерякова. Все ж смотрели «А зори здесь тихие». Кто не смотрел — тот вспомнит Мещерякову по «Бригаде». Выхаживала, как могла, после инсульта своего мужа, лучшего режиссера спортивных фильмов в СССР Владимира Коновалова. А когда внезапно скончалась от сердечного приступа — Владимир Федорович не протянул в квартирке возле Тишинской площади и недели...
Герой Советского Союза, бывший министр обороны маршал Соколов умер на третьи сутки после кончины супруги. Хоронить ее должны были в тот самый день, но отложили. Решили хоронить вместе.
Удивительная судьба!
Аэропорт
Когда не стало легендарного футболиста Виктора Царева, динамовская пресс-служба готовила прощальную заметку. С недоумением обнаружив: ни одного большого интервью Царева! Ноль!
Ладно б, считался нелюдимым. Так нет! Виктор Григорьевич — сама открытость. Помню, подошел к нему на детском турнире — наговорил мне Царев уйму забавного. Похохатывая, отражал солнечный луч золотым зубом.
Но вот большое так и не случилось.
— Неужели вы «Разговор по пятницам» с ним не делали? — обратились к нам.
Мы пожали плечами. Раз набрали ему — Царев прихворнул. Перенесли. Потом как-то забылось.
Вот так же готовились к разговору с Гусевым — и обнаружили: нет интервью! Ни с кем не разговаривал! Что такое?
Назначил встречу Гусев около метро «Аэропорт». Пришел чуть прихрамывая — а жил, как выяснилось, в соседнем доме. Отыскали кафешку.
— Помню-помню, — рассказал как-то Саша Кружков. — Он еще курил одну за одной.
Вот только в этот момент я понял, насколько давно это было. По ощущениям — вчера. Но раз курил в кафе — наверное, позавчера...
В 2013-м! Почти десять лет назад!
Ромишевский
Гусев косился на дворец ЦСКА, с которым столько связано. Не были еще вырублены серебристые ели, которые высаживал своими руками Василий Сталин. Только сейчас мы заметили — пришел Александр Владимирович в шерстяном костюме ЦСКА. Не обременяя себя подбором галстука.
— Интервью, интервью... — будто поражался себе самому Гусев. — К чему мне это? Зачем?
Чиркнул спичкой — и это от нас не ускользнуло. Зажигалку ветеран не признает. Вот они, балабановские спичечки.
Нас накрыло, затянуло сизым дымом.
— Я даже матчи собственные не смотрю, — раздалась из облака хрипотца Гусева. — Вот и вы, наверное, про Суперсерию будете спрашивать. 40 лет уже спрашивают. Делать вам нечего.
Коллега Кружков украдкой достал химический карандаш и вычеркнул блок вопросов про Суперсерию. Одним размашистым движением. Пока дым не рассеялся.
Про что стоит расспрашивать — выяснилось секунду спустя. Герой подсказал сам.
— Лучше б про Ромишевского говорили...
Поражавший всех бодростью и свежим видом, Игорь Ромишевский скончался внезапно за день до нашей встречи с Гусевым.
— Я почему согласился-то с вами разговаривать? — разъяснил Гусев. — Потому что никого из той плеяды нет! Ромишевский ушел — я последний остался.
Задумался на секунду — и начал вдруг сверять с нами собственную память. Глядя в глаза вопросительно — сыпал великими, былинными именами:
— Сологубов Николай Михалыч в уголке нашей раздевалки всегда сидел. Около него всегда три-четыре клюшки стояло. Потом место Алика Зайцева, Саши Рагулина, Эдика Иванова... Игорьку Ромишевскому всегда говорил: «Давай, держись. Больше защитников из старой гвардии не осталось» — «Да-да, надо держаться!» Он нормально себя чувствовал, Игорек-то. А вот как вышло. В очечках, свеженький! Операция на сердце его добила, что-то вроде шунтирования. Раз, и умер дома.
Тычок
Этот худой, жилистый дядька, сидящий напротив нас, — один из самых злых защитников ХХ века. Гроза нападающих. Сидит, смущается. Теребит сигаретную пачку.
Мастер был великий. Не знающий страха. А ведь увидишь на улице — не скажешь!
Даже в ветеранских играх, случается, полыхнет. Помню, не удержался добрейший, интеллигентный Виталий Прохоров. Допек его тычками другой известный хоккеист — бывший нападающий «Трактора» и московского «Динамо» Петр Природин. Навалял Виталий будь здоров.
Кто-то из ветеранов рассказал нам — играл Гусев в товарищеском матче. Так и его достали тычками, зацепами. Причем провоцировал раз за разом отважный любитель. Не подозревающий, с каким огнем играет. Гусев предупредил раз, другой — «Отцепись!»
Тот не испугался — только обрадовался. С торжеством ткнул клюшкой снова.
Одно короткое движение, которое с трибуны не заметишь, — и любитель охнул, осел. Одной рукой перехватил другую. Перелом кисти!
Наказание
Непосредственность Гусева нас очаровала. Мы вспоминали между делом, что Тарасов назвал Фирсова хоккеистом номер один в истории. Предлагали подтвердить — с Фирсовым-то Гусев поиграл о-го-го сколько.
А Гусев, признавая факт волшебного катания и феноменальный бросок Фирсова, называл лучшим в истории... Динамовца! Это он-то, игравший и друживший с Харламовым, — динамовца!
Я знаю, что вы подумали: «Мальцев!»
А вот и не Мальцев.
— Для меня сильнее всех — Валера Васильев.
— Ого, — выдохнули мы хором.
— Столько лет отыграть — это не каждому дано! — посмотрел в упор Гусев. — Настолько они с Мальцевым были преданы своему «Динамо», хоть звали и в ЦСКА, и куда угодно. Крепкий, жилистый — настоящий горьковский бурлак. Мы его так и звали — бурлак. А второе прозвище — Пятак. Так мы всех горьковских звали, они на «я» напирают: «Держи пЯтак!» Помню историю. Играли против чехов в сборной. Говорит: «Ты, Гусь, гони чеха на меня, а уж я его расколю!» Ну, я и погнал. Одного, другого. А Васильев их так встречал, что вверх ногами летели — коньки только мелькали на уровне моего лица. Чуть скальп не снимали. Хватит, говорю — ты так чеха убьешь. Ладно, его — так и меня тоже!
— Якушев рассказывал, самый противный из этих чехов был — Недомански. Тот плюнуть мог.
— Да все они были такие — Голонка, Недомански, Щасны (Мариан Штястны. - Прим. «СЭ»)... Братья эти...
— Холики?
— Ну да, Холики. Один-то, защитник, еще ничего. А брат его по прозвищу Сопливый — противный страшно.
— Почему Сопливый?
— Вечно морда красная, сопли текут... И не сделаешь ему ничего. Чуть дотронешься — падает, будто зарезали его. Вот такие сволочи.
— Плевали?
— Конечно, плевали. За этих чехов меня Сергей Павлов, председатель спорткомитета, и дисквалифицировал. Знаете эту историю?
— Нет.
— Чеха Щасны я ударил. Два раза. Началось с того, что он мне врезал на своем пятаке. Тогда приз «Известий» разъездной был, по три матча. И вот мы в гостях проигрываем, Серега Капустин покойный мне дает пас. Я промахнулся мимо ворот — а Щасны мне прямо в лицо! Кулаком!
— Ого.
— Правда, в перчатке. «Ах ты, гад!» — думаю. И в ответ ему! Попал, видимо, удачно. Тот рухнул. Но, дурак, второй раз ударил. Мне потом говорили: «Саш, не надо было добивать».
— Лежачего били?
— Нет, приподнял его за шлем, он уже на коленях стоял. Здоровье у меня тогда было нормальное, Щасны на носилочках унесли. Так скандал получился международный! Меня до конца матча удалили, но это было только начало. Вернулись в Москву, здесь на меня дисквалификацию навесили. «Заслуженного мастера» сняли.
— Серьезно.
— Год никуда не ездил. Сказали: «Подожди пока. А про Чехословакию вообще забудь навсегда». Спас меня Гречко, министр обороны и член Политбюро.
— Это как же?
— Заинтересовался: «А что это Гусев не играет?» — «А он вроде чеха ударил...» — «Так правильно сделал!» Тут же мне все отобранное вернули. Амнистировали.
— Отправили в Чехословакию?
— Да, поехал. Так этот же Щасны после игры накрыл шикарный стол в гостинице, пригласил к себе в номер меня, Валеру Васильева, еще кого-то. Пойдем, говорит, выпьем. «А пойдем!» Как будто ничего и не было. Чувствовал — сам виноват.
Мы слушали прекрасные рассказы — и скорбь наша была безмерна. Еще раз провожали мысленно Мишакова, человека немыслимой силы и отваги. Которого даже Тарасов звал «Евгений Дмитриевич».
Провожали Эдуарда Иванова по кличке Индей.
Унес миллион тайн в могилу Владимир Петров. Я как-то встретил его на чемпионате мира в Кельне — сел, расспросил. Но как-то наскоро, толком не подготовившись. А сколько всего Владимир Владимирович мог рассказать!
Катание
...Оттаял Гусев не сразу — почувствовав в нас друзей. Смотрел дружелюбнее. Но с иронией. Рассказывал про «Москвич-407». На котором начинал когда-то ездить.
Мы слушали — и все равно сворачивали на хоккей. Простецки цитировали газетные передовицы прошлого века — ах, у этого волшебное катание! Это большой мастер!
Что-то такое ввернули про Капустина. Нашего любимца. Но у Гусева-то свой взгляд — играл с Капустиным, играл против Капустина. Оценивает совсем другими категориями. Да и словами.
— Можно кататься здорово — а толку от тебя никакого, — хмыкнул Александр Владимирович и постучал фильтром сигаретки по столу.
Тут мы заметили, чего стоили его подвиги из 70-х. Все пальцы в синюшных жилах, перебитые.
Вот так показывал нам расплющенное обручальное кольцо великий Фирсов:
— Всю жизнь по нему получал на вбрасывании...
Что попадали не столько по кольцу, сколько по пальцам — подразумевалось.
— А бывает наоборот: катание корявое, а хоккеист незаменимый... — продолжал Гусев.
— Это кто ж, например? — обрадовались повороту сюжета мы.
— Да Витька Жлуктов! — воскликнул Гусев. — Только появился в ЦСКА, мы смотрим: «Кого привезли?!» Так и прозвали его — Лопата. А сколько лет отыграл — и будь здоров! Вроде тырк-тырк — и гол забьет. Здоровый, выше меня. Тройка у них была хоть куда — Сережка Капустин, Балдерис и Жлуктов...
Харламов
Мы расспрашивали про фильм — Гусев то раздражался, то хрипло смеялся. Внезапно подтвердив самое неправдоподобное из кино — Тарасов действительно ставил в ворота юного Харламова без вратарской защиты в ворота.
— Это Тарасов практиковал — проверял молодых на вшивость. Испугается, нет? Главное, не зажмуриваться. А то совсем скверно будет. Мы-то старались сильно не бросать. Но все равно молодые в синяках уходили.
Гусев точно был последним, кто мог рассказать про юного Харламова. Ну, жива еще сестра Татьяна Борисовна. Все.
Года за три до того убеждал нас Виктор Тихонов, что никак не мог взять Харламова на Кубок Канады в 81-м. Уж точно, виноватым себя в его гибели не считает.
Мы даже поверили. Но Гусев раскраснелся от возмущения, стоило нам вольно высказаться на эту тему.
— Глупости! Харламов должен был туда ехать! Это не только мое мнение — а любого из того поколения, кого ни спросишь. Обязан был ехать — потому что его ждали! Его сами канадцы боялись. Если бы Валера вышел — пусть не на каждый матч выпускали бы, — то дело свое все равно сделал бы. Потому что это Харламов! А почему его не взяли — не знаю. Этим и убили его. В Канаду народу отправилось 30 рыл!
— Рыл... — эхом повторили мы.
— Такого человека можно было и «туристом» взять! — горячился Гусев. — Тарасов-то запасными возил на чемпионаты мира или Олимпийские игры великих. Даже не рассчитывая на них. Просто — за его заслуги. Сологубова Николая Михайловича возил, Юрзинова, Веньку Александрова... Просто будь рядом. Отдыхай, получай удовольствие. Еще и заработаешь, привезешь что-то оттуда. А Тихонов Харламова отцепил сразу, ерунду какую-то произнес: «У тебя плохая спортивная форма, ты не подходишь». За день до отъезда ему объявили. На следующее утро гибнет. Я с дачи возвращался — заехал на своих «Жигулях» на техническую станцию в Пушкино. Начальник смены, хороший парень, говорит: «Саня, ты слышал? Валерка разбился!» — «Как так?» — «Насмерть...» Мчусь в ЦСКА, Володя Лутченко стоит: «Да, Саня, вот так». Что-то про похороны говорят. Я этот день на Кунцевском кладбище не забуду. Дождь лил как из ведра — и вдруг солнце вышло. Народу очень много было. Стреляли. Офицер же был, по-военному хоронили. В ЦСКА вереница шла и шла через зал тяжелой атлетики — он лежал и Ирка, жена, рядом... Я стоял — и вспоминал, как Харламова первый раз увидел. Почему-то его первый день в ЦСКА я хорошо запомнил. Валера на два года меня младше — я уже как корифей на него посматривал: какой-то маленький, худющий мальчишка... Но довольно техничный. Потом нас вместе отправили в Чебаркуль. Вот там-то он и раскрылся по-настоящему, показал, кто такой. Готов куда хочешь!
— В Москве так не казалось?
— Да тот же Тарас смотрел на него: «Уж очень щупленький, тщедушный...» Конек-горбунок! Казалось, Сашка Смолин — вот это настоящий хоккеист. Тот действительно был страшно одаренный. А видите как? Характера нет — и все, закончил. Как-то затюкали его — так и не сыграл. Пропал. Вот я стоял, вспоминал все это. Наш с Харламовым Чебаркуль. «Волгу» Валерки после первой аварии. Когда он в Химки поехал и расколотил ее. Сам долго восстанавливался. Эта «Волга» довольно долго стояла около дворца ЦСКА. Народ как в музей ходил, разглядывал этот автомобиль...
Другие материалы рубрики «Голышак вспоминает»
«В день гибели Виталика видела плохой сон». Роковой обрыв героя грузинского футбола Дараселии //
На этом легендарном московском стадионе били «Манчестер», «Севилью» и «Монако». Сейчас его крушат экскаваторы //
Русский Винни Джонс. Уникальный защитник «Локомотива» и «Спартака» — таких сейчас уже не делают //
«Играли так, что «Динамо» умоляло нас на ничью. В Киеве!» Не стало автора главной сенсации советского футбола //
«Это была гражданская казнь!» Гениальный шахматист чуть не стал врагом народа в СССР из-за 0:6 от великого Фишера //
«Трупов на Эвересте много. Тела превращаются в мумии, усыхают от солнца». Истории о самом известном путешественнике России // «Положили бомбу в 131-й ЗИЛ — вывезли за город и взорвали...» Невероятные истории про русский футбол 90-х //
«Самый совершенный хоккеист, которого знаю». Лучший защитник в истории России — теперь неожиданный тренер сборной на МЧМ //
«Харламов где-то квасил, отправили на перевоспитание. Но когда позвали в «Спартак», Тарасов перепугался и вернул в ЦСКА» //
Он один в истории трижды взял Олимпиаду, но дома в Москве его оставили без золота. Памяти величайшего советского легкоатлета
